Вернулся я домой с войны, А дома — слёзы у жены. Забились в угол пацаны, Молчат, ни слова. Давай я старшего пытать, А разобрался — твою мать! — Да чей бы ни был он там зять — Порвал бы снова. Живучий гад! Он встал к весне. А я вот сел, и горько мне, Что День Победы на тюрьме Встречать придётся. Я с передачки стол накрыл, Из хлеба звёздочку слепил, Сто грамм воды на всех разлил, Да вот — не пьётся. А в нашей хате не Перовские маньяки, Рублёвских тоже нет, здесь мелочь, как и я. По большей части — поножовщина и драки. Есть, правда, дед — но то отдельная статья. Вчерась он выпугал всех нас — Ухи поел и сплюнул в таз. Глядел из таза рыбий глаз, А в глазе — черви. А у охраны — тоже стол: Салат, огурчики, рассол И водкой залитый подол — Гуляют, стервы! Я постучал — вдруг повезёт: Уха без соли не идёт. Зову дубачку — пусть несёт, Стою, мечтаю. Она пришла, глядит в глазок, Уже поддатая чуток: — Ещё хоть стукни мне разок… Предупреждаю!.. Вернулся я ни с чем и к деду сел на нары. — Скажи, дедуля, правда немец лютовал? А бабы их — эсэсовские шмары? Дед отвернулся: — Я в гробу их всех видал. А дед наш тот ещё! Не зря За ним Отечественная вся. К нему залезли два хмыря За орденами — А он ведь снайпер, он больной. Достал из шкапа именной И всех положил головой К едрёной маме. Над ним шутили мы не раз: — В дуэли фриц был тоже ас? Раз всё лежишь, а правый глаз С тех пор трясётся. Он глянет хмуро, он ершист: — Да что там немец, что фашист, Сейчас такая сучья жизнь!.. — И отвернётся. Он не встаёт, считай, с вчерашнего обеда. Лежит и бредит то ль во сне, то ль наяву: — Прощайте, братцы, доживите до Победы, А я, наверное, уже не доживу. В последний раз искрой урча, Сгорела лампа Ильича. Давай стучать мы, звать врача И звать монтёра. Скрипят за дверью кирзачи, В замок врезаются ключи. Ну вот, дедуля, и врачи Тюремной скорой. Их залетело восемь рыл: — Ну, кто здесь доктора просил?!.. Запахло сыростью могил, Аж жутко стало. И лопнул воздух от дубин, На ручках надпись: «Анальгин». Все сиганули, как один, Куда попало. А в темноте, среди потехи и забавы, В лучах фонариков ты как мишень — слепой. Уходишь влево — нарываешься на правый, Ныряешь вправо — попадаешь на прямой. Проснулся дед наш невзначай. Ему кричу я: — Не вставай! А он привстал, держась за край, Прям под удары. И зло в глазах, как под Москвой. Я к деду, чтоб закрыть собой… Но поздно — пал он головой, Затылком в нары. И вдруг — знакомые черты, Как нож врага из темноты, Ударил в спину: — Жорка, ты?!.. — Попало в печень. Застыл под рёбрами сапог, Фонарик высветил зрачок: — Да неужели ты, Санёк?! Вот это встреча!.. И нам припомнилась совместная картинка: Чужие горы, поредевший наш спецполк… А он стоял, слегка постукивал дубинкой, А я лежал и кровью харкал на сапог. А на дверях, как в юбке чёрт, Дубачка места не найдёт, Ведь день Победы уж вот-вот — Всё ближе, ближе. И поправляя свой берет, Торопит Жорку: — Слышишь, нет, Ты его знаешь? А в ответ: — Впервые вижу. Закрылась дверь. И боль прошла. Фриц глянул в оптику ствола, И его пуля догнала Лихого деда, Пробила время, а потом Вогналась в сердце сапогом Под звук салюта за окном На День Победы. Накрыл я деда чем нашёл — простынкой рваной. И рядом лёг с ним прямо на пол, у стены. Так и лежали два последних ветерана Забеспредельной необъявленной войны.
