Стихотворение Глеба Шульпякова читает Денис Дорохов. Давным-Давно Давным-давно, в те времена, когда в крови бежала кровь, а не вода (и даже не крепленое вино): давным-давно, давным-давно, давным-давно, когда был жив отец и мать в субботу готовила рассольник и пельмени - так вот, давным-давно, в четвертом классе, я выменял у Голубева Ромки на серию болгарских марок флоры журнальчик "Англия" на русском языке и шел домой, зажав портфель в руке. А дома я тайком от всех забрался в чулан, где мы хранили раскладушку, и там, среди поношенной одежды, открыл портфель и вытащил журнал, - тем временем рассольник остывал, а я смотрел волшебные картинки, где двухэтажный мост висит над речкой, и красные гвардейские мундиры, и черные гвардейские папахи, забыв, что мне давно пора к столу. Потом я два часа провел в углу. Но не Биг Бен и царские кафтаны я вспоминал, разглядывая стенку (и даже не рекламу "кока-колы"), а мальчика на глянцевой обложке, в очках на позолоченной цепочке, и в белой отутюженной рубашке, и в черных лакированных ботинках, который у решетки с вензелями стоял и наблюдал, как старый негр рисует на заплеванном асфальте у ног прохожих свой автопортрет. С тех пор прошло примерно двадцать лет. И вот я в Лондоне - болтаюсь в галереях, брожу по кабакам и магазинам, и как-то утром черт меня заносит на Camden Town, где у них толкучка, и там, среди поношенной одежды, на набережной старого канала, у бабы в синих стеклах за копейки я покупаю черные ботинки и тут же, у решетки с вензелями, завязываю толстые шнурки. И вдруг - провал, и сердце от тоски сжимается, и все вокруг плывет, и что-то про журнальчик и мундиры мелькает в голове, и про рассольник - а рядом, на заплеванном асфальте, все тот же старый негр в тюбетейке рисует разноцветными мелками у ног прохожих свой автопортрет, и лондонское небо над решеткой совсем как на картинах у Констебля, а может быть, у Тернера, клубится. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Я бросил фунт в стаканчик из-под колы, взял башмаки и двинул вдоль канала, а после там, где каменные сходни, я эти самые английские ботинки (из бычьей кожи, с толстыми шнурками) поставил на воду, которая покорно их понесла куда-то в Копенгаген, а сам пошел, пути не разбирая, один в толпе из голубых сорочек, и целый день по городу шатался. И вот под вечер, сидя на холме какого-то классического парка с бутылкой пива, черного как деготь, я два часа смотрел на этот город, похожий на жестянку со шпинатом, но видел не громадины Ист-Энда и не ночной колпак Святого Павла, а мальчика с портфелем из клеенки, который на Сиреневом бульваре уходит от меня все эти годы, заваленные корками граната и фантиками тех времен, когда в крови бежала кровь, а не вода (и даже не крепленое вино). Давным-давно. Давным-давно. Давным-давно.
